«Мой 2014 год». Заметки крымчанина из АТО — 1

Getting your Trinity Audio player ready...

Автор этой серии материалов — Евгений Лешан, крымчанин, журналист украинского портала «Обозреватель», бывший депутат Верховной Рады Украины от Компартии в 1998-2002 году. Выпускник факультета журналистики Таврического экологического института. Впервые материал был опубликован на сайте Нигилист.

Военкомат

Я был уверен, что Украине в новом мире нет смысла беспокоиться о защите собственной территории — экономически это слабое государство и так склоняли все кто мог, поэтому внешней вооруженной угрозы быть не может, думал я — любой спор будет решен мирно, Киев прогнется — и всё.

Так я полагал до двадцатых чисел февраля 2014, когда чужая армия оттяпала кусок украинской территории, не ожидая, когда Киев прогнется. Ближе к середине марта я поехал в Крым — посмотреть своими глазами, что там происходит, поговорить с близкими, повидать их перед разлукой — возможно, очень долгой.

После возвращения (в день референдума вскочил в поезд на Киев, ведь никто не дал бы гарантии, что этот поезд не будет последним), заглянув в новости, увидел, что делается в Донецке и Луганске, и осознал, что добром оно не кончится.

Вся имперская, сталинистская, великорусская, советско-патриотическая пена в едином порыве с ментами и организованными подментованными уголовниками окрысилась, вцепилась гнилыми зубами в города, которые они называли «новороссией», и завопила: «Услышьте Донбасс!!!» — так громко, что, кроме этого вопля, решительно ничего услышать и понять было невозможно. Да им этого и не надо было. Смелости им придавал ужас перед переменами и вера в то, что за их спинами маячит и в случае необходимости поддержит железная дубина России. А после Крыма я уже не сомневался, что поддержит. Поэтому свой антимилитаризм и неприязнь к жутковатому уродцу под названием Вооруженные силы Украины я аккуратно сложил на дальнюю полку — и пошел в военкомат.

Там уже была движуха. Кто-то записывался в добровольцы, кто-то — наоборот, тащил справки о непригодности к строевой. Измотанный нежданными мобилизационными  мероприятиями офицер поднял на меня красные от недосыпа глаза:

— Военный билет? Нету? Срочную служил? Нет? Два высших образования? Оба гуманитарные? Военная кафедра — тоже нет?.. — Он помолчал, собирая распадающиеся от усталости и избытка информации мысли. — Таких, как вы, по закону могу взять только в деловоды. Пойдете?

— А надо?

— Надо. В военкомате будет очень много работы. Проходите медкомиссию, получайте военный билет, потом вернемся к этому разговору.

И он забыл о моем существовании, переключившись на другие дела и других людей, каждый из которых требовал его внимания и принятия решения.

Оформление бумаг и прохождение медкомиссии затянулось. В конце пожилой румяный врач тяжело вздохнул и сказал:

— Мне очень жаль, но я не могу вас признать негодным. Вы по всем параметрам достаточно здоровы для военной службы.

— Да я, собственно, не уклоняюсь, а наоборот…

— А, так вы патриот! — обрадовался врач.

Я не нашелся, что ответить. Мне с этого момента часто придется слышать «вы — патриот!» — как правило, в одобряющем тоне. Ну, в самом деле, из-за чего еще человек пойдет добровольцем в армию, готовящуюся отразить удар агрессора? Разумеется, из чувства патриотизма. Не объяснять же каждому, что здесь не о патриотизме речь, а о выборе из двух зол, что государство — это всегда плохо, но государство-агрессор — это плохо в квадрате, и сопротивляться агрессору — это нормальная здоровая реакция любого свободного человека. Так вот, во имя свободы… Нет, объяснять бессмысленно. Да и некогда.

Военный билет я получил ближе к маю. Офицер в военкомате уже о деловодстве не вспомнил, бросив лишь, что меня вызовут, когда понадоблюсь. Вызвали в июле, причем повестку о необходимости явиться в 9 утра я получил к 11 дня. Позвонил в военкомат, спросил, считаюсь ли я уже дезертиром. Оказалось, нет, какие могут быть формальности между мной и военкоматом!

Явился. То есть, согласно уставу, прибыл, потому что являются только привидения в старых замках да любимые девушки в сновидениях. Спросили, готов ли взять в руки оружие. Поставили соответствующую галочку. Вклеили в военник бумажку под названием «мобилизационное распоряжение» и велели ждать звонка.

Звонок прозвенел через месяц, 18 августа, в 11 дня. Дисциплинированный голос велел мне к 15.00 явиться в военкомат с вещами для отправки куда положено.

Спешно сдал дела на работе, дома любимая женщина помогла собрать рюкзак — я наспех в интернете разыскал список того, что в таких случаях нужно с собой брать — и вот уже я в военкомате. Там пусто, еще двое ждут отправки. Сотрудница военкомата сочувствующе смотрит на меня, угощает кофе. Ей будто неловко. Да оно и понятно — я бы тоже не слишком комфортно себя чувствовал, отправляя изо дня в день людей на смерть.

Офицер везет нас в городской военкомат, где готовы к отправке уже два десятка. В разговоре выясняется, что вчера отправили несколько сотен человек, а мы — какой-то штучный довесок. После нескольких часов ожидания подъезжает обычный желтый «Богдан» — на нем мы поедем на запад. Перед тем в райвоенкомате мне нехотя сказали, что повезут в 128 бригаду — это Закарпатье.

Кое-как разместившись в маршрутке и матеря министерство обороны за предстоящий «комфортный» ночной переезд, мы наконец-то выехали. Мужики-добровольцы ночью успели бухнуть, но не до потери пульса — на ногах держались.

Один из них уже несколько раз пытался попасть на фронт — но его всё заворачивали, не подходил по возрасту и по здоровью. В этот раз, вроде бы, всё должно было пройти гладко — во всяком случае, он очень на это надеялся.

У кого-то из них была семья, кто-то — одинокий, много разведенных или близких к разводу. Кто-то по жизни неприкаянный, кто-то — формально благополучный. Записных патриотов среди них было немного. Скорее, патриотизм был внешней мотивацией, призванной объяснить не только другим, но зачастую и себе, почему человек ломает привычный уклад жизни и отправляется играть со смертью в прятки. Эта игра по идее должна была придать жизни смысл, наполненность и четкость.

Когда начало светать, мы приехали во Львов, а потом двинулись дальше в сторону пограничного пункта Краковец — дорога была мне знакома.

До польской границы, однако, не доехали, свернули направо, ехали через глушь и прибыли к воротам какой-то воинской части. «Старычи», — услышал я. Офицер, протерев глаза, назвал две фамилии — мою и еще одну. Наш переезд закончился — не видать нам горно-егерской 128 бригады, вместо нее нас ждала большая учебная часть в Старычах, рядом с Яворовским полигоном.

Учебка

Офицер провел нас через КПП и «сдал» по описи местным военным. Потом мы долго ждали возле клуба воинской части, когда подойдет наша очередь на распределение. В части царило оживление, мобилизованных распределяли на учебу в разные места. Туда-сюда бродили вчерашние гражданские, впервые за много лет (а кто и впервые) примерившие военную форму  неумело пристраивали на голове серо-зеленые общевойсковые береты (в отличие от солдат срочников и контрактников постоянного состава, носивших кепи).

В холле клуба стояли столы, как в какой-нибудь участковой избирательной комиссии на выборах в Раду, и такие же очереди — только вместо избирателей были мобилизованные. Своего спутника я на распределении потерял из виду и с тех пор уже не видел.

Офицер за одним из столов предложил мне на выбор две военных специальности — номер гранатометного расчета или наводчик-оператор боевой машины пехоты. Я наскоро прикинул: задача второго номера — таскать комплект выстрелов за гарнатометчиком, то есть, много бегать с грузом. Нет, не с моим здоровьем. Куда интереснее гатить из пушки БМП по врагу.

— У вас со зрением проблемы, вам же в прицел смотреть придется, а вы в очках, — предупредил офицер.

«Маресьев без ног летал!», — подумал я, а вслух пообещал, что справлюсь. Офицер пожал плечами, и меня записали в наводчики.

Затем была сдвоенная взводная палатка, в которой солдаты-срочники (или контрактники, черт их разберет) выдавали обмундирование. Я получил «дубок», солдатский ремень, берет на три размера меньше, чем нужно, матерчатую кокарду-нашивку к нему, петличные знаки (почему-то артиллерийские), вещмешок образца 1950 года и белуху — солдатское белье из рубахи и кальсон, тоже из далекого прошлого. Позже я не смог его натянуть — мне дали какой-то совершенно детский размер. Также выдали берцы основного армейского образца — их я додумался примерить сразу, вернул солдатам и взял подходящие по размеру.

Облачившись в «дубок», я первым делом попросил товарища по судьбе сфотографировать меня на телефон. С фото на меня смотрел типичный ботаник, зачем-то вырядившийся в камуфляж. Ну, извините, сказал я Вооруженным силам Украины, другого меня у меня для вас нет.

Мобилизованные грелись на солнышке у стадиона. Время от времени приходил какой-нибудь офицер и доводил обстановку: кого куда и когда отправят. Ближе к вечеру меня и еще двоих парней из Тернопольской области засунули в автобус, а потом высадили возле военного городка Гвардейское.

Там нас принял дед шестидесяти пяти лет в линялой афганке. Он пришел проситься на фронт, но его не взяли по возрасту, однако сжалились и оставили старшиной. Дед по этому поводу страшно ругал начальство. Что с нами делать, никто не знал — правда, дед пояснил, что в армии это в порядке вещей. Мы долго ждали в курилке недалеко от КПП. Разговорились с тернопольскими хлопцами. Руслан и Боря были «добровольцами» — так записали в военкомате, который, по их словам, выполнял план по добровольцам. По факту же — обычные мобилизованные. Руслан — смуглый, жилистый, малорослый, темпераментный и выспыльчивый, рассказал, что его отец, который уже давно живет в Беларуси, звонил ему и отговаривал идти на войну:

— Не твОя война, каже! Я йому кажу: так, неньо, та война не мОя, але Україна мОя! Шо я, си курво ховати буду!?

Когда начало темнеть, нас отвели к начальнику учебного курса танкистов. «Наводчики? будете наводчиками танка. Это куда круче!», — сказал нам начальник, выбритый до синевы, высокий, похожий на латиноамериканского актера красавец-брюнет. В нем, что называется, чувствовалась порода. Внешность, осанка, движения позволяли представить его в костюме тореадора на песке корриды. Он отдал короткие распоряжения и нас тут же определили в кубрик с четырьмя кроватями, выдали полотенца, резиновые тапочки и велели чувствовать себя как дома.

— Наш командир — мировой мужик, с ним не пропадем! Он с нами в АТО идет командиром танковой роты, — сообщил нам молодой танкист, ободряюще улыбнулся и исчез.

Мы ошарашенно переглядывались, пытаясь понять, повезло нам или нет. С одной стороны, командир вроде хороший, с другой — танкисты же смертники… Однако счастье наше нежданное длилось недолго. Через 20 минут нас выдернули из кубрика, велели забыть о танках и определили в палатки — вместе с прибывшим учебным взводом операторов-наводчиков БМП.

И началось

Подъемы — в 5-6 утра, построения, в столовую — строем, занятия по тактической медицине (в актовом зале, полтора часа, инструктор вещал со сцены), по минному делу (то же самое), по топографии (ну, хоть карты раздали и попытались научить читать плоские квадратные координаты).

Потом был один-единственный день тактики. Инструктор из числа «новых» несколько часов учил нас стойкам и передвижениям, потом был час отработки действий в двойках. Потренировались загружаться и покидать кузов грузовика…  И, собственно, всё.

Полигон. Нас вывезли в лес, где уже ждал палаточный лагерь. Первые два дня мы занимались стрельбой из автоматов (по 20 патронов в магазине, гильзы собираются и россыпью сдаются) и пистолета Макарова (по пять патронов на солдата, гильзы сдаются под личную подпись). Я умудрился выбить 41 очко, на что мне на ухо горячо прошипели: «Ты что, дурак? Кто лучше всех стреляет, того в самый звиздорез и засунут!»

Наконец, началось обучение по нашей военной специальности. нам позволили залезть в БМП-1, посмотреть, как она изнутри выглядит, рассказали предназначение основных узлов и агрегатов, и даже на словах пояснили, как разобрать затвор пушки. Если вы думаете, что этого достаточно — то нихрена этого не достаточно, я вам скажу.

Стрельбы. Каждому выдали по три кумулятивных выстрела со стартовыми зарядами, да 30 патронов к ПКТ, которые нужно было вручную зарядить в огрызок ленты. Всё, естественно, под подпись. При первом заходе мне велели снять очки — они запрещены по технике безопасности. В БМП сидел курсант-инструктор, он криком пояснял, что делать: сорвать колпачок-предохранитель, дослать выстрел в казенник пушки, прицелиться, выстрелить, зарядить снова — и всё быстро, быстро, быстро! Без очков я стрелял практически вслепую.

Ко второму заходу я очки снимать отказался, и инструктор-полковник махнул на меня рукой. В очках, конечно, смотреть в прицел неудобно, однако я, по крайней мере, видел, куда целюсь. Потом был еще один заход — уже в движущейся БМП, стрельба с остановки и управление башней в движении.

К вечеру пошел дождь. Сильно похолодало. Мы вымокли. Нас привезли назад в Гвардейское и велели отправляться в свои палатки, где не было отопления, не на каждой кровати был полноценный матрас, да и одеяла были на «рыбьем меху».

Староста взвода Андрей скомандовал: шагом марш на плац! А сам пошел доложить дежурному офицеру, что взвод выстроен на плацу и ждет размещения в казарме. Прибежал офицер, ругался. А мы всё стояли под моросящим дождем и ледяным ветром — полчаса, час… Наше слово было твердым: никаких палаток, пока там нет отопления и теплых одеял. Доложили вышестоящему начальству, оно, видимо, решило не раздувать конфликт и пустило нас на ночь в казарму, где нашлись свободные кубрики. На следующий день в палатках установили буржуйки, выдали одеяла и бушлаты, что оказалось очень кстати: погода Львовщины в августе бывает совсем не летней.

24 августа, в День независимости, мы приносили воинскую присягу. Сначала начальство хотело всё провернуть по-быстрому. Нас загнали в зал, офицер зачитывал текст присяги, а мы за ним повторяли, после чего должны были поставить свои подписи в журнале. Однако тут поднялся тот самый дед-старшина в линялой афганке, который несколько дней назад встретил нас в воротах Гвардейского. Он, яростно матерясь, заявил, что всё это полная херня, что солдаты пойдут умирать, а потому присяга не должна быть формальностью. Офицерам стало стыдно, и в результате мы еще полтора часа провели в актовом зале — каждый зачитывал текст присяги с автоматом в руках, ставил подпись, потом то же самое делал следующий… Особенно впечатлил один боец — массивный, с чубом и бородой, он напялил вышиванку. Текст присяги он зачитывал с пафосной икотой, модной в провинциальных театрах XIX века, а слова «Слава Украине», которых в присяге нет, но которые каждый произносил в конце текста, выкрикнул с визгливым надрывом.

Вообще, «Слава Украине!» здесь звучало на каждом шагу, особенно в строю. Была это вполне понятная бравада новобранцев, которые бодрились и накручивали себя в ожидании неизвестного.

А вечером в честь Дня независимости был концерт. Специально для солдат, как в «Apocalypse Now», только со славянской, хуторянской спецификой: заштатные танцовщицы исполняли то канкан, то еще что-то бодрое — в любом случае, единственным смыслом танца была максимальная демонстрация оголенных бедер, что, безусловно. приводило солдат в восторг. Даже сексистские шутки ведущих концерта о размере груди Кристины Орбакайте встречались с меньшим энтузиазмом. У какого-то хлопца в ходе концерта сорвало крышу, он закричал что-то вроде «Ура, мы победили!» и убежал. Рассказывали потом, что его нашли повесившимся.

На этом наше обучение закончилось, потянулись тоскливые дни ожидания. Командование не знало, чем нас занять, поэтому солдаты бегали в самоволку в село Старычи — поесть и выпить. В Гвардейском мы не голодали, питание было сытное, но почему-то невкусное. Однажды в самоволку выбрался и я, составив компанию моим тернопольским друзьям — Руслану и Боре.

Семь километров до Старычей мы преодолели быстро, там зашли в местное кафе, где с удовольствием съели наваристого борща и отбивную с жареной картошкой. А потом заглянули к бабке-самогонщице, которая отоварила нас бутылкой первака. На обратном пути нас подбросил какой-то офицер на жигулях. На следующий день хлопцы опять пошли в самоволку, но уже без меня — и попали в облаву. Но всё прошло без последствий. Да и в самом деле, чем господа офицеры могут наказать людей, которых завтра повезут на фронт?

Бухали в Гвардейском не то чтобы много, и далеко не все. Но были и хронические алкоголики — военкоматы гнали на войну кого попало, не особо разбираясь в качестве «человеческого материала». Как минимум пару человек с эпилепсией на почве алкоголизма увезла скорая. Например, командиром нашего взвода был капитан в почти белом пустынном камуфляже, с опухшим красным от алкоголя лицом. До войны он служил в исправительной колонии. Тупил он по-страшному, и пил, похоже, соответственно.

Ничего похожего на дедовщину не было. То есть, некоторые, ранее служившие на срочке, пытались ставить вопросы в стиле «служил — не служил», но их быстро успокаивали: ты, парень, здесь не на срочке, ты на войну едешь, попустись. Я бы не назвал отношения между мобилизованными братством, но ощущение равенства и общей судьбы было и как-то сближало.

Как-то под мухой один солдат из новоприбывших попытался побыковать и доебаться до меня, назвав «ботаном». «Не называй меня так. Не нравится мне это», — спокойно ответил я. «А шо это ты?!», — пошел в атаку парень, но другой солдат, Рома-танкист, с которым мы были знакомы с первого дня в Гвардейском, приобнял бычка, вывел из палатки и провел воспитательную работу: «Ты знаешь. что он — журналист из Киева? Что он мог бы спокойно работать и деньгу зашибать, а вместо этого воевать пошел? Не называй его ботаном, понял?» Бычок понял, извинился и больше наезжать не пытался.

Наконец-то стали приезжать «покупатели» — представители боевых бригад, разбиравшие готовых танкистов, наводчиков, механиков и стрелков по своим воинским частям. Меня забрали в числе последних и распределили в 72-ю механизированную бригаду.

 

Читайте вторую часть, пожалуйста