Один на один с войной. Заметки крымчанина из АТО — 3
Getting your Trinity Audio player ready...
|
Автор этой серии материалов — Евгений Лешан, крымчанин, журналист украинского портала «Обозреватель», бывший депутат Верховной Рады Украины от Компартии в 1998-2002 году. Выпускник факультета журналистики Таврического экологического института. Впервые материал был опубликован на сайте Нигилист.
Читайте первую и вторую части, пожалуйста
Стрелял я первой же ночью в Гранитном.
Накануне феодосийские морпехи, перед тем, как покинуть село, учили нас, что любой свет ночью — это сигналы сепаратистам, и вообще любая ночная активность возможна только по инициативе противника — добропорядочные местные по ночам носа во двор не высовывают. Поэтому на такую активность реагировать нужно огнем.
— По селу в одиночку не ходите, — наставлял нас морпех. — Пошел один наш как-то — утром труп нашли…
— А что, местные настроены враждебно?
— По-разному. Желающих активно помогать — нет. Был один дед — так его сепары зарезали.
Мы ошарашенно озирались по сторонам: всюду были какие-то норы-укрытия, сложенные из бетонных перекрытий и строительного мусора. Здесь, на территории бывшей «Сельхозтехники», морпехи две недели держали оборону
К вечеру нашу БМП вместе с отделением перебросили на позиции с южной стороны Гранитного, за трассу Волноваха-Тельманово, где на постаменте стоит символ села — полуторка времен второй мировой.
Мы остались один на один с войной. Нас было десять человек на триста метров неглубокой траншеи в каменистом грунте. Капониры, несколько хлипких тесных блиндажей… За спиной на горе — пустая тракторная бригада. Слева — трасса, ведущая к взорванному мосту через речку Кальмиус, за трассой — Гранитное. Справа — балки да холмы с редкой растительностью, уходящие вдаль. В сотне метров перед нами — Кальмиус. За ним — село Старомарьевка, «серая зона», по факту отданная сепаратистам. За селом взбирается наискось по склону трасса на Тельманово, а за ней — лесок.
Когда стемнело, из леска, который здесь называли «парком Ленина», полетели в сторону Гранитного пологой дугой красные точки — трассера. Донеслись звуки одиночных выстрелов. Через некоторое время всё стихло.
А когда стало совсем темно, со стороны Тельманова сверкнули фары, и яркий свет залил наши позиции — противник, похоже, решил хорошенько рассмотреть новичков, а заодно проверить их реакцию. Я открыл огонь из своего АКСУ. Потом сообразил, что слишком далеко, пули не долетят — вскочил в БМП и дал несколько очередей по источнику света. Автомобиль развернулся и стремительно покинул зону обстрела.
А потом был рассвет, за которым потянулись тихие дни на «нуле». Мы заступали на ночное дежурство и катастрофически не высыпались, да к тому же еще и мерзли — ночами бывали заморозки. Мой новенький «дубок» после пары стирок вылинял и принялся рваться вдоль швов. Я кое-как сшивал штаны, продлевая их службу.
Ели в основном каши с тушенкой из сухпая — организованная кормежка еще не была налажена. За водой ходили к соседям, а когда те сами сидели без воды — то в село, к местным. Ночевали в норах-блиндажах — хлипких конструкциях из говна и палок, слегка присыпанных землей.
И здесь я должен сказать доброе слово о мужиках-солдатах с Западной Украины. Привыкшие хозяйствовать, они любую нору превращали в пригодное для жизни место. Глядишь — тут тебе лавка, здесь — очаг из кирпичей, на котором уже кипит что-то сытное, наваристое. Всякая вещь у них была на своем месте, и на боевое дежурство они отправлялись, как раньше дома выбирались на двор заниматься бесчисленными домашними делами.
Водитель-механик нашел брошенный морпехами ПТУР (как мы поняли, он то ли был поврежден, то ли просто не стрелял) и принялся его разбирать, отогнав меня подальше. Разобрав, извлек несколько кусков нежно-розового тринитроанилина. С его помощью мы потом успешно разжигали самые сырые дрова — тринитроанилин в буржуйке пылал ярчайшим интенсивным оранжевым пламенем.
Было скучно. Лишь когда темнело, с кромки леса в сторону Гранитного по-прежнему летели трассеры, никого, впрочем, не задевая. Как-то, правда, случился переполох. Оптики у нас не было, поэтому для наблюдения за той стороной мы сняли с бэхи прицел для ПТУРа. И вот в этот прицел кто-то вдалеке разглядел танк:
— Там, километрах в трех-четырех — то выедет из-за «зеленки», то спрячется! Точно танк, пушку видно!
Доложили в штаб, стали готовиться к возможной атаке или обстрелу. Я решил лично посмотреть на сепарский танк. Он действительно был далеко — даже в оптику было видно не очень. И он действительно то выезжал на поле из-за лесополосы, то разворачивался и снова скрывался за деревьями. Только был это не танк, а зеленого цвета зерноуборочный комбайн с торчащей наподобие пушки разгрузочной трубой. В «народной республике» шла поздняя жатва. Я дал отбой тревоги, и снова стало скучно…
Однажды ранним утром я сменился с дежурства и заполз в нору — поспать. Сквозь дремоту я услышал что-то похожее на выстрел, потом нарастающее шуршание — и разрыв. Пока я пытался сообразить, что происходит, потом выпутывался из спальника и надевал берцы (это ж додуматься надо было — разуться! Решил с комфортом поспать, сибарит хренов), прошуршало и грохнуло второй раз.
Оказалось, Даня, который сменил меня на наблюдательном посту, завтыкал в телефон и не заметил, как из Тельманова на той стороне подъехали на легковушке с прицепом сепары. Они выгрузили ПТУР и шарахнули по нашему танку, который стоял в капонире в трехстах метрах выше нас по склону. Первая ракета покорежила кожух ствола пушки, срикошетила и бабахнула в траве позади танка. Вторая попала в прицел и выжгла всю оптику. После чего сепары спокойно загрузились в машину и уехали восвояси.
Прибывшие на место товарищи офицеры доходчиво объяснили мне, что я должен был выскочить босиком через секунду после первого выстрела, влезть в бэху и отработать по обнаглевшим сепарам. И надо признать, что они были абсолютно правы. И, наверное, будь у меня хоть чуть-чуть военного опыта, я так бы и поступил. Но опыта не было. Совсем.
В тот же день всю бронетехнику, в том числе и нашу бэху с «нуля» убрали в двор тракторной бригады, который с сепарской стороны не просматривался. Скука заканчивалась, но кто-то этого еще не понял. Ваня, хлопец с Закарпатья, например. Он говорил на замечательном береговском диалекте, поэтому понимали его через слово:
— Ваню, їсти будеш?
— Вйо!
— Їсти, кажу, будеш!?
— Вйо!!!
— Шо ти йокаєш, ти кажи, їстимеш чи ні?!
— Так а я шо ти кажу!? Кажу ж: буду!!!
Ваня раздобыл где-то водки, хорошо выпил и под воздействием алкоголя сообразил, что на тракторной бригаде полно старого и не очень металла, который можно сдать на металлолом. Недолго думая, Ваня взял автомат, пошел в село, раздобыл там местного деда с жигулями, заехал на бригаду и принялся загружать в прицеп ржавые коленвалы и разбитые трансмиссии. Но развитие малого бизнеса было пресечено в самом начале — кто-то из местных стуканул на Ваню в штаб батальона, и по Ваниным следам в тракторную бригаду примчался свирепый комбат.
Командир батальона у нас был очень жесткий. Десантник, по слухам, прошедший ДАП, был невысокого роста, очень жилистый, с колючим взглядом, а лицом напоминал усохшего вдвое покойного российского актера Галкина из сериала «Диверсант&, но без следа галкинского добродушия.
Короче, плохо было Ване. Комбат воспитывал его, а в передышках, чтобы кулаки отдохнули, громко и очень эмоционально объяснял, что тот опозорил всю бригаду перед местным населением, которое теперь будет считать украинскую армию не освободителями, а мародерами. Ваня быстро трезвел. Досталось от комбата и ротному, а от ротного — взводному. Хотя ни ротный, ни взводный не ответственны за качество человеческого материала, мобилизованного военкоматами по принципу «кого не жалко&.
Ваня просидел под арестом ночь, а дед на жигулях отделался легким испугом.
Вообще, нищета в Украине воспитала в некоторых людях качество, которое я назвал бы «мусорной предприимчивостью». Когда нет ни работы, ни данных и возможностей для ее поисков где-то за пределами родного района, приходится перебиваться тем, что есть — а есть в Украине множество останков былого промышленного и аграрного потенциала. Это поле непаханое для «мусорной предприимчивости». Ведь можно снять шифер с заброшенной фермы и кому-то продать. Можно разобрать на металл старый трактор (или выкопать кабель) и сдать во втормет. Для кого-то это эпизодический заработок, а для кого-то уже профессия — которая одинаково свидетельствует о деградации как общества, так и индивидуума.
Таким был, например, мехвод по прозвищу Паль-Паль. Белобрысый, с опухшим от алкоголизма лицом, он уверенно называл свинец оловом, но эта безграмотность вовсе не мешала ему у себя на Львовщине разбирать на цветмет сельхозтехнику и добывать себе таким образом водку и хлеб. Когда он был трезв, то был неплохим механиком и собеседником. Но трезв он бывал редко. В пьяном виде оказывался абсолютно невменяем, навязчив, но, как правило, не агрессивен.
Однажды Паль-Паль, услышав мой позывной, переспросил:
— «Швейк»? Ты шо — немец!?
Как-то он убрёл в село, вернулся совершенно синий, рассказывал, что хорошо провел время с «местной бабой».
— Ты к ней тоже сходи, стакан ей поставь — она не против, ей ничего другого не надо. Да что ты морщишься — она чистая, не бойся! У нее и дочка есть!
«Местную бабу» звали Алиде, и ей было под пятьдесят, а дочке ее Айше — где-то между двадцатью и тридцатью. Эта семья пользовалась популярностью у склонных к пьянству и аморалке солдат. Правда, разведка, выполнявшая по совместительству и функции ВСП, быстро вычислила «злачное место» и строго-настрого велела Алиде сообщать о визитерах.
Так и повелось: придет солдатик к Алиде, выпьет чарку, а хозяйка выйдет, звякнет по мобильному куда надо — солдатика прямо на хате вооруженный наряд накрывает и увозит на воспитательные процедуры, а тушенка, крупа и водка, которую солдатик принес, остаются на столе — на радость хозяйке.
Повар рассказывал про гранатометчика Клима — тоже алкоголика и клиента Алиде. Клим завис у нее на сутки, и за ним приехал целый замполит. Клима, который не вязал лыка, выволокли на улицу, и замполит пригрозил: сейчас, мол, к комбату тебя отведу — он тебе так наваляет, что через Кальмиус перелетишь, будешь там «Слава ДНР!» кричать.
Синий Клим разобрал только «Слава ДНР», решил, что за ним пришли сепары, забился под машину и оттуда заскулил:
— Мужики, не бейте меня — я не доброволец, я мобилизованный!
— Ты что, сука пьяная, замполита своего не узнаешь, за сепара принял?! — рассвирепел замполит.
Клим слегка протрезвел, замполита узнал, выскочил из-под машины и заявил:
— Капитан, где сепары?! Я их зубами порву!
В трезвом виде Клим готовил на костре в обожженном цинке из-под патронов прекрасную тушеную картошку. А однажды мужики купили у местных барашка и сделали чудесное жаркое. Когда начали сильно скучать по дому, решили приготовить вареники. Очень удачно под это дело к нам неожиданно приехала журналистка АТР Эльвина Сеитбуллаева — было невероятно приятно встретить землячку.
Алкашей, или, как их называют в АТО, аватаров (синие люди, которые ищут свое тело) в воспитательных целях отправляли рыть яму — щель-укрытие на случай обстрела во дворе штаба. Позже его преемник организовал реабилитационный центр «Аватар» — что-то вроде гауптвахты для систематически злоупотреблявших алкоголем солдат. Эффект, правда, стремился к нулю — большинство обитателей «Аватара» были злостными рецидивистами, ведь выпить можно сейчас, а гауптвахта будет потом. Особенно грустно все это выглядело на фоне очень распространенного тезиса о том, что среди бандформирований «народных республик» — сплошь алкоголики да наркоманы.
Надо, впрочем, отметить, что большинство солдат свою норму знали и в хлам не ужирались.
…Поврежденный ПТУРом танк ремонтировали уже в тракторной бригаде — с помощью лома и такой-то матери сняли сгоревший прицел, примерно тем же способом установили новый. После ремонта оказалось, что мехвод танка Мирон в стельку пьян. Командир танковой роты — тот самый красавец-брюнет из учебки в Старычах — прогнал его, запретил приближаться к танку, отобрал танковый ключ и велел запереть люк механика-водителя. Мирон выждал, раздобыл где-то гаечный ключ с отверткой и за десять минут вскрыл люк. Завел танк, загнал его в бокс и, вылезая, столкнулся носом к носу с командиром. Тот смотрел на мехвода с ужасом и отчаянием:
— Мирон! Как ты люк открыл?! Да еще в таком состоянии?! Ты же… Ты же талант, народный умелец, что ж ты ведешь себя как свинья? Все мы люди, ну выпей пятьдесят грамм, я же всё понимаю, но вот так — зачем?!
Мирон глядел на командира. Его качнуло, он икнул и, еле ворочая языком, произнес:
— Пот-танцуем?
После того, как мы перебрались в тракторную бригаду, спокойные дни для Гранитного кончились. Периодически на село и на соседние с нами позиции стали сыпаться русские мины. Типичная картина: сепаратисты обстреливают Гранитное, снаряды ложатся в центре села. В грохот разрывов навязчиво вплетается автомобильный гудок. Разговор по рации:
— Гейзер, я Тиса! Что за хуйня там у вас сигналит?
— Тиса, это в центре села, я не вижу. А нет, вижу. Это машина с прицепом — поросят закупает…
Мы под прикрытием стены ремонтного цеха рыли блиндаж — полковая землеройная машина наковыряла нам П-образную траншею глубиной 70 см, мы ее углубили до полутора метров и расширили. Кинули поперек найденную тут же мощную двутавровую балку — для жесткости конструкции. Нам завезли машину сосновых кругляков, которыми мы в два наката накрыли нашу подземную хату, а сверху, присыпав землей, набросали бетонные секции забора, полутораметровые тракторные колеса, металлические листы и прочий хлам. Внутри могли в тесноте да не в обиде разместиться на ночь шесть не слишком толстых солдат — или втрое больше, если надо укрыться от обстрела. Случай представился очень скоро — мы тогда еще не успели как следует накрыть блиндаж.
Я, услышав первый разрыв, бросился к бэхе, чтобы надеть бронежилет и каску. В этот момент раздался визг мины и грохот, вокруг застучали осколки — мина упала на крышу зернохранилища. Через минуту мы уже были в блиндаже, слушали выстрелы, считали секунды до разрывов и тихонько матерились, когда за шиворот сыпалась земля. А сыпалась она после каждого второго взрыва. И так минут сорок.
В каморке, где мы оборудовали казарму, не осталось целых окон. Мина пробила бетонное перекрытие мехцеха. Другая продырявила стену и срезала яблоню. Еще одна в щепки разнесла «Урал» с вагончиком-кунгом. Щенок Патрон был сильно контужен взрывом. А у нас потерь не было — мы отсиделись в блиндаже.
К нам периодически заезжали гости. Бригадное начальство, или комиссия Минобороны, или какое-нибудь важное спецподразделение. Иногда по делу, иногда просто так. Общее у них то, что ехали они заметно — крутые внедорожники в сопровождении БТР охраны. Наблюдательные сепаратисты приходили к выводу, что у нас здесь что-то готовится, и вскоре на нас обрушивались мины. Надо ли говорить, что мы были совсем не рады таким визитам?
Помимо собственно обстрелов, противник развернул неслабую активность в районе Гранитного. Обосновался на заброшенной ферме, вечно крутился в «зеленке», спускался и к самой Старомарьевке. Приходилось воспитывать. Время от времени бэха выезжала на огневую позицию, и мы обстреливали то ферму, то «зеленку», то — на пределе дальности и с нулевой эффективностью — сепарский блокпост.
Как-то возвращались мы с Олегом после такого выезда на тракторную бригаду. Бэха была капризная, любила глохнуть в самый неподходящий момент, поэтому передачи на ней нужно было переключать аккуратно, сбавив скорость почти до нуля. Олег так и сделал, притормозив перед склоном, и в этот момент что-то бахнуло в нескольких метрах перед нами. Олег дал газу, и мы на всех парах ворвались в родной двор тракторной бригады, где нас уже готовились отпевать. Оказалось, нас догонял русский ПТУР — догонял грамотно, с упреждением. Олег, сам того не зная, спас меня и машину, притормозив у холмика — ПТУР нас не догнал, а перегнал. В тот день я впервые ощутил, что смерть — совсем рядом, и от нее нас отделяет порой лишь нелепая случайность.
В другой раз мы выезжали обстреливать «зеленку». Я практически всю ее прочесал осколочно-фугасными снарядами. На следующий день к нам заехал ротный — довольный, словно его угостили мороженым. Подарил новенький бушлат и рассказал мимоходом, будто ОБСЕ сообщило со ссылкой на жалобы сепаров, что в районе Гранитного вчера в ходе украинского обстрела был убит ДНРовский снайпер.
Чаще ротный приезжал злой — потому что ему приходилось ремонтировать наши пушки. Я этого делать не умел, этому учиться надо, ведь автоматическая пушка — штука посложнее автомата Калашникова, очень привередливая — регулярно клинила. Однажды было совсем смешно — мы выехали на огневую позицию, сделали один-единственный выстрел, пушку заклинило — и мы поехали назад. Так уж сложилось, что единственными квалифицированными специалистами по вооружению БМП-2 в Гранитном были наш ротный да еще комбат, которому тоже однажды пришлось собственноручно разбирать заклинившую пушку. Наслушался я тогда от него много — он был в бешенстве, и его можно понять. Но, увы, в учебке меня вообще на БМП-2 не учили, а здесь, в Гранитном, учить было некому.
Вскоре в наш батальон наконец-то приехала баня. Знаете, что такое солдатская баня? Нет, речь не о ежевоскресном походе на помывку в пределах воинской части. Это — банальность и рутина. Речь о передовой, о бурой окопной пыли, которая смешивается с потом. О солярке и масле на руках и лице — день за днем. Неделя за неделей. Когда приедет баня, солдат не знает. А когда она вдруг приезжает, у солдата есть несколько минут, чтобы достать мыло, шлепанцы и сменку — и заскочить в кузов грузовика, который и доставит его через село туда, где в этот раз оборудована баня. А там у солдата есть два варианта.
Можно дождаться своей очереди, раздеться в грязном холодном помещении и подставить тело под обжигающие струи. Вокруг такие же голые тела будут материться, мылиться и требовать добавить холодной. Потом придется заехать за боеприпасами, взмокнуть на погрузке и снова, покрываясь пылью, соляркой и маслом, ждать изо дня в день возвращения помывочного агрегата.
Второй вариант. Солдат увидит, как под минометным обстрелом, теряя горячую воду, улепетывает баня, а с нею и надежды смыть с себя грязь. Увидит мельком, потому что нужно успеть схорониться в ближайшей щели, пока мина еще падает, рассекая воздух мерзким свистом. И тогда утешением солдату служат разве что слышанные ранее байки о том, как банщик набил лицо опоздавшему офицеру, требовавшему, чтобы баню снова установили спецом для него. Правда или нет — никто не знает, но слушать такое солдаты любят.
Однажды сидели мы с танкистом Мишей в Гранитном у заброшенного здания профтехучилища, прячась под стеной от пронизывающего ветра, греясь под лучами скупого октябрьского солнца и ожидая, когда банщики установят в здании свою помывочную конструкцию. Сквозь солнце и ветер к нам приковылял типичный дед Щукарь — потертый засаленный пиджак, лопоухая ушанка, хромая нога в тапке, слегка безумный взгляд красноватых глаз. Деда сопровождала аналогичного вида собачонка.
— Солдаты, бить не будете?
— ??? Не будем. 🙂
— Нас бить нельзя. Мы греки!
— Греки? Калимера!
— А? А, нет. То есть да, «кальмера», но это не по-нашему. Мы другие греки, у нас — «мерхаба!» Нас здесь полсела…
— Урумы?
— Урумы, урумы…
— Из Крыма переехали?
— А? А, да. То есть, нет. Это давно было… А скажите, солдаты, у вас можно бензинчику купить?
— Дед, откуда у нас бензин? Ты где здесь канистру видишь?
— А где можно?
— Ну, пойди за угол, там банщики, у них спроси — может, продадут.
— А не побьют? Нас бить нельзя, мы греки…
— Так за спрос не дают в нос…
И старый урум поковылял за угол, шлепая тапком. За ним плелась собачонка. А танкист Миша удивленно косился то на старика, то на меня. Про урумов он явно слышал впервые, но, видимо, на всякий случай решил ничего не переспрашивать.
Урумов в Гранитном действительно чуть ли не полсела, до войны здесь развивались культурные связи с Грецией, хотя, конечно, урумы — тюркоязычные христиане, депортированные императрицей Екатериной II в Северное Приазовье из Крыма — греки лишь постольку, поскольку принадлежат к «греческому вероисповеданию». Помимо урумов, живут в Гранитном и крымские татары — они осели здесь в восьмидесятых, когда возвращались домой из Узбекистана, но в Крым их еще не пускали. В селе даже был свой имам, он держал коров, и его теленок подорвался на мине на берегу Кальмиуса.
Продолжение последует